Хотя
не вызывает возражения применение
понятия любви к различным объектам,
широко распространено мнение, что любить
других людей - добродетельно, а любить
себя - грешно. Считается, что в той мере, в
какой я люблю себя, я не люблю других
людей, что любовь к себе это то же, что и
эгоизм. Этот взгляд довольно стар в
западной мысли. Кальвин говорил о любви к
себе как о „чуме", Фрейд говорил о
любви к себе в психиатрических терминах,
однако смысл его суждения такой же, как и
у Кальвина. Для него любовь к себе это то
же, что и нарциссизм, обращение либидо на
самого себя. Нарциссизм являет собой
раннюю стадию человеческого развития, и
человек, который в позднейшей жизни
возвращается к нарциссистской стадии,
неспособен любить; в крайних случаях это
ведет к безумию. Фрейд утверждал, что
любовь это проявление либидо, и если
либидо направлено на других людей, то это
любовь, а если оно направлено на самого
его носителя - то это любовь к себе.
Следовательно, любовь и любовь к себе
взаимно исключаются в том смысле, что чем
больше первая, тем меньше вторая. Если
любить себя - плохо, то отсюда следует, что
не любить себя - добродетельно.
Возникают
такие вопросы. Подтверждает ли
психологическое исследование тезис, что
есть существенное противоречие между
любовью к себе и любовью к другим людям?
Любовь к себе это тот же феномен, что и
эгоизм, или они противоположны? Далее,
действительно ли эгоизм современного
человека - это интерес к себе, как к
индивидуальности, со всеми его
интеллектуальными, эмоциональными и
чувственными возможностями? Не стал ли он
придатком социо-экономической роли?
Тождественен ли эгоизм любви к себе или
он является следствием ее отсутствия?
Прежде чем начать обсуждение психологического аспекта эгоизма и любви к себе, следует подчеркнуть наличие логической ошибки в определении, что любовь к другим и любовь к себе взаимно исключают друг друга. Если добродетельно любить своего ближнего, как человеческое существо, должно быть добродетелью - а не пороком - любить и себя, так как я тоже человеческое существо. Нет такого понятия человека, в которое не был бы включен и я сам. Доктрина, которая провозглашает такое исключение, доказывает, что она сама внутренне противоречива. Идея, выраженная в библейском „возлюби ближнего, как самого себя", подразумевает, что уважение к собственной целостности и уникальности, любовь к самому себе
и
понимание себя не могут быть отделены от
уважения, понимания и любви к другому
индивиду. Любовь к своему собственному
"я" нераздельно связана с любовью к
любому другому существу.
Теперь
мы подошли к основным психологическим
предпосылкам, на которых построены
выводы нашего рассуждения. В основном эти
предпосылки таковы: не только другие, но и
мы сами являемся объектами наших чувств и
установок; установки по отношению к
другим и по отношению к самим себе не
только далеки от противоречия, но
основательно связаны. В плане
обсуждаемой проблемы это означает:
любовь к другим и любовь к себе не
составляют альтернативы. Напротив:
установка на любовь к себе будет
обнаружена у всех, кто способен любить
других. Любовь, в принципе, неделима в
смысле связи между "объектами" и
чьими-то собственными „я". Подлинная
любовь это выражение созидательности и
она предполагает заботу, уважение,
ответственность и знание. Это не аффект, в
смысле подверженности чьему-то
воздействию, а активная борьба за
развитие и счастье любимого человека,
исходящая из самой способности любить.
Любовь
к кому-то это осуществление и
сосредоточение способности любить.
Основной заряд, содержащийся в любви,
направлен на любимого человека как на
воплощение существеннейших человеческих
качеств. Любовь к одному человеку
предполагает любовь к человеку как
таковому. "Разделение труда", как
называл это Уильям Джеймс, при котором
человек любит свою семью, но не
испытывает никакого чувства к "чужому",
означает принципиальную неспособность
любить.
Любовь
к людям является не следствием, как часто
полагают, а предпосылкой любви к какому-то
определенному человеку, хотя генетически
она выражается в любви к отдельному
индивиду.
Из
этого следует, что мое собственное "я"
должно быть таким же объектом моей любви,
как и другой человек. Утверждение моей
собственной жизни, счастья, развития,
свободы коренится в моей собственной
способности любить, т. е. в заботе,
уважении, ответственности и знании. Если
индивид в состоянии любить созидательно,
он любит также и себя; если он любит
только других, он не может любить вообще.
Считая,
что любовь к себе и любовь к другим в
принципе связаны, как мы объясним эгоизм,
который, очевидно, исключает всякий
истинный интерес к другим? Эгоистичный
человек интересуется только собой,
желает всего только для себя, чувствует
удовлетворение не тогда, когда отдает, а
когда берет. На внешний мир он смотрит
только с точки зрения того, что он может
получить от него; у этого человека
отсутствует интерес к потребностям
других людей и уважение к их достоинству,
к целостности. Он не может видеть ничего,
кроме самого себя; всё и вся он оценивает
с позиции полезности ему; он в принципе не
способен любить. Не доказывает ли это, что
интерес к другим и интерес к самому себе
неизбежно альтернативны? Это было бы так,
если бы эгоизм и любовь к себе были
тождественны. Но такое предположение как
раз и является тем заблуждением, которое
ведет к столь многим ошибочным
заключениям относительно нашей проблемы.
Эгоизм и любовь к себе, ни в коей мере не
будучи тождественны, являются прямыми
противоположностями.
Эгоистичный
человек любит себя не слишком сильно, а
слишком слабо, а на самом же деле он
ненавидит себя. Отсутствие нежности и
заботы о себе, которые составляют только
частное выражение отсутствия
созидательности, оставляет его пустым и
фрустрированным. Он неизбежно несчастен
и тревожно силится урвать у жизни
удовольствия, получению которых сам же и
препятствует. Кажется, что он слишком
много заботится о себе, но, в
действительности, он только делает
безуспешные попытки скрыть и
компенсировать свой провал в деле заботы
о своем собственном "я". Фрейд
придерживается мнения, что эгоистичный
человек влюблен в себя, он нарциссист, раз
отказал другим в своей любви и направил
ее на свою собственную особу. И
в самом деле эгоистичные люди неспособны
любить других, но они неспособны любить и
самих себя.
Легче
понять эгоизм, сравнивая его с жадным
интересом к другим людям, какой мы
находим, например, у чрезмерно заботливой
матери. Хотя она искренне убеждена, что
очень нежна со своим ребенком, в
действительности, она имеет глубоко
подавленную враждебность к объекту ее
интереса. Ее интерес чрезмерен не потому,
что она слишком любит ребенка, а потому,
что она вынуждена компенсировать
отсутствие у нее способности вообще
любить его.
Эта
теория природы эгоизма рождена
психоаналитическим опытом изучения
невротического "отсутствия эгоизма",
симптомом невроза, наблюдаемого у
немалого количества людей, которые
обычно обеспокоены не самим этим
симптомом, а другими, связанными с ним, -
депрессией, утомляемостью,
неспособностью работать, неудачей в
любовных делах и тому подобное. Это "отсутствие
эгоизма" не только не
воспринимается как „симптом", но часто
кажется спасительной чертой характера,
которой такие люди даже гордятся в себе.
Человек, лишенный эгоизма, "ничего не
желает для себя", он
"живет только для других",
гордится тем, что не считает себя сколько-нибудь
заслуживающим внимания. Его озадачивает,
что, вопреки своей неэгоистичности, он
несчастен, и его отношения с самыми
близкими людьми неудовлетворительны.
Анализ показывает, что отсутствие
эгоизма не является чем-то, существующим
независимо от других его симптомов. Это
один из них, а зачастую и самый главный
симптом. У человека парализована
способность любить или наслаждаться чем-то,
он проникнут враждебностью к жизни и за
фасадом неэгоистичности скрыт
утонченный, но от этого не менее
напряженный эгоцентризм. Такого человека
можно вылечить, только если его
неэгоистичность будет признана
болезненным симптомом в ряду других
симптомов, и будет откорректирована
нехватка созидательности у него, которая
коренится как в его неэгоистичности, так
и в других затруднениях.
Природа
неэгоистичности становится особенно
очевидной в ее воздействии на других, и
наиболее часто в нашей культуре - в
воздействии „неэгоистичной" матери на
своего ребенка. Она убеждена, что
благодаря ее неэгоистичности ее ребенок
узнает, что значит быть любимым, и увидит,
что значит любить. Результат ее
неэгоистичности однако совсем не
соответствует ее ожиданиям. Ребенок не
обнаруживает счастливости человека,
убежденного в том, что он любим, он
тревожен, напряжен, боится материнского
неодобрения и опасается, что не сможет
оправдать ожиданий матери. Обычно, он
находится под воздействием скрытой
материнской враждебности к жизни,
которую он скорее чувствует, чем ясно
осознает, и в конце концов, он сам
заражается этой враждебностью. В целом,
воздействие неэгоистичной матери не
слишком отличается от воздействия матери-эгоистки;
а на деле оно зачастую даже хуже, потому
что материнская неэгоистичность
удерживает детей от критического
отношения к матери. На них лежит
обязанность не обмануть ее надежд; под
маской добродетели их учат нелюбви к
жизни. Если кто-то взялся бы изучать
воздействие матери, по-настоящему
любящей себя, он смог бы увидеть, что нет
ничего более способствующего привитию
ребенку опыта любви, радости и счастья,
чем любовь к нему матери, которая любит
себя.
Эти
идеи любви к себе нельзя суммировать
лучше, чем цитируя на эту тему Мейстера
Экхарта: "Если ты любишь себя, ты любишь
каждого человека так же, как и себя." Если
же ты любишь другого человека меньше, чем
себя, то в действительности ты не
преуспел в любви к себе, но если ты любишь
всех в равной мере, включая и себя, ты
будешь любить их как одну личность, и
личность эта есть и бог и человек.
Следовательно, тот великая и праведная
личность, кто, любя себя,
любит всех других одинаково".
Назад
Дальше